Предполагая, что вершина башни достигнута, я принялся подниматься по этим ступеням, но тут же замедлил свой порыв, ибо луну закрыло облако. Тем не менее осторожным шагом, в темноте, добрался до решетки и нашел ее незапертой. Однако поостерегся открывать, так как меня весьма устрашила перспектива падения с такой значительной высоты. И здесь луна воссияла вновь.

Потрясение было демоническим, невероятным до абсурда. Пережитое прежде не шло ни в какое сравнение с тем, что я увидел сейчас. Странное, дикое чудо! А увидел я просто-напросто следующее: вместо ожидаемой сумрачной волны древесных крон за решеткой простиралась… твердая почва, на которой белели мраморные плиты и колонны, затененные старинной церковью, чей сломанный шпиль зловеще поблескивал в лунном сиянии.

Я машинально толкнул решетку и ступил на гравиевую дорожку, что раздваивалась чуть далее.

В мозгу, потрясенном и хаотичном, желание света было, однако, настолько всепоглощающим, что даже фантастичность события не могла меня поколебать. Пусть мой эксперимент был безумием, сном, магией — не все ли равно: любой ценой я должен увидеть свет, веселье, движенье. Кто я, что я, что означает окружающее, обо всем этом я не имел понятия, и все же, казалось, поиск велся не совсем вслепую, а возбуждался какими-то смутными, потаенными воспоминаниями. Я миновал плиты и колонны и прошел под аркой в открытую местность, иногда следуя торной дорогой, иногда пересекая луга, где лишь случайные руины намекали на когда-то пролегавший путь. Однажды мне пришлось переплыть быструю реку мимо разрушенных устоев давно исчезнувшего моста.

Часа через два я достиг предполагаемой своей цели — передо мной высились увитые плющом стены. Величественный замок стоял в густом парке, знакомый до боли и тем не менее удивительно странный. Ров был заполнен водой, привычные башни исчезли, появились флигели недавней постройки, — все это смущало и беспокоило глаза наблюдателя. Но более всего поразили и очаровали меня раскрытые окна: они сияли, оттуда доносился шумный, веселый гомон. Приблизившись, я заглянул и увидел причудливо одетую компанию: люди смеялись и оживленно беседовали. Никогда прежде не доводилось мне слышать человеческой речи, и смысл угадывался с трудом. Черты и выражения некоторых лиц что-то очень отдаленно напоминали, другие казались совершенно чужими.

Я переступил через низкий подоконник в светлую, сияющую комнату: увы, только один шаг погасил ослепительную секунду надежды черной конвульсией отчаянья. Итак, едва я переступил подоконник, как безумный, безобразный, неожиданный страх взорвался в зале, искажая всякое лицо, исторгая неслыханный вопль из каждой глотки. Бегство было общим и паническим, некоторые грянулись в обморок, другие, придержав безоглядное отступление, пытались их вытащить за порог. Многие заслоняли глаза, нелепо кидались из стороны в сторону, опрокидывали мебель, натыкались на стены в поисках спасительных дверей.

Я остался один в блестящих апартаментах и, прислушиваясь к затихающим крикам, задрожал от близости неведомого присутствия.

Поначалу комната показалась пустой, но когда я направился к одной из ниш, мне почудился намек на движение — там, под золоченой рамой дверного проема, ведущего в довольно-таки аналогичную комнату. Приближаясь к нише, я ощутил чуждое присутствие более явственно — и тогда из моего горла в первый и единственный раз вырвался странный и хриплый вой, напугавший меня не менее, чем породившая его причина: оттуда ко мне подступало в полной и устрашающей очевидности нечто непредставимое, неописуемое, неслыханное, чье появление превратило веселую компанию в свору обезумевших беглецов.

Трудно определить, что это было: какая-то композиция, вернее, инфернальная смесь отвратительного, зловещего, анормального, ненавистного; гоул в гротескной стадии кошмарной диссолюции, сочащийся гноем эйдолон торжествующего разложения, один из ужасающих монстров, которых милостивая земля обычно скрывает от глаз смертных. Одному Богу известно, было ли существо не от этого мира или более не от этого мира, только к вящему моему ужасу я различил в лохмотьях гниющего мяса, едва прикрывающих кости, жестокую, но узнаваемую пародию на человеческий абрис, что вызвало ледяную судорогу в моем теле.

Почти парализованный, я все же попытался бежать, вернее, отшатнувшись, топтался на месте, что ни в коей мере не нарушало гипноза, в котором держал меня безымянный, безгласный монстр. Мои глаза, скованные взглядом мутных стекловидных орбит, отказывались закрываться, хотя после первого шока пространство несколько расплылось и кошмарная аппариция виделась менее отчетливо. Постарался заслониться ладонью, но рука, приневоленная бунтующими нервами, едва шевелилась. Впрочем, даже столь слабая попытка лишила меня равновесия: покачнувшись, я шагнул вперед, дабы не упасть. И в этот момент ошеломительно, агонизирующе почувствовал близость неведомого существа, мне даже почудилось его тлетворное дыхание. Почти безумный, почти не сознавая жеста, защищаясь, я вытянул руку — и в ту же секунду по какой-то дьявольской случайности мои пальцы прикоснулись к вытянутой безобразной лапе чудовища, стоящего там, за позолоченной дверной рамой.

Я ли закричал, или дико взвыли призраки, оседлавшие ночной ветер? Мозг затопило бешеным, безжалостным каскадом воспоминаний: в этот момент я понял все, вспомнил замок и деревья, узнал место, где теперь находился.

И самое страшное, узнал монстра, который злобно и ненавистно наблюдал, как я отнимаю запятнанные пальцы от его лапы.

Но в космосе столько же бальзама, сколько и желчи. Имя бальзама — непентис, забытье. В напряженности этой секунды распался узел моего страха и черный взрыв воспоминаний разошелся в хаосе подобных, похожих, повторяющихся образов. В галлюцинативном сне я покинул проклятое место, бросился в лунный свет и побежал. Когда миновал церковный двор, белые мраморные плиты и спустился по ступеням, то нашел опускную дверь неподъемной, что не особенно меня опечалило, ибо я ненавидел древний замок и страшную чащобу. И вместе с гоулами — злыми насмешниками — я оседлал ночной ветер и помчался в катакомбы Нефрен-Ка, в таинственную нильскую долину Хадот. Я знал, что свет, лучезарность не для меня, что мое достояние — лунные блики на каменных склепах Неб, а мое веселье — странные празднества Нитокриса в тени великой пирамиды. И в дикой своей свободе я почти радовался горечи отторжения.

Непентис утолил мои страсти и успокоил меня, аутсайдера: ибо я чужд этому столетию и чужд этим существам, которые пока еще называются людьми. Я понял это, когда протянул руку к позолоченной раме, где стоял монстр, когда мои пальцы коснулись холодной и неуступчивой поверхности зеркала.

Евгений Головин

Дионис

Для расширения ассоциативного пространства основополагающего текста Вальтера Ф. Отто следует добавить несколько дионисийских фрагментов из сочинений позднеантичных авторов.